Студия звукозаписи. Тонзал, — небольшая, черная, сужающаяся от зрителя, комната. В глубине — окованная цинком дверь. На переднем плане по центру — три микрофона на стойках. К началу спектакля здесь темно. Слышна фонограмма: модный шлягер, исполняемый певицей в сопровождении рок-ансамбля.
Голос певицы принужден, неестественен, срывается… Короткая пауза и снова вступление, и вновь неудачная попытка. Так повторяется несколько раз.
Постепенно из темноты выступает лицо и плечи ПЕВИЦЫ. Она в открытом черном платье, на голове — громоздкие наушники. Некоторое время она слушает то что передается по наушникам. Потом выпрямляется и складывает на груди руки. Теперь на ее лине — холодная безразличная маска.
ПЕВИЦА (не повышая голоса, отвечает кому-то, кого зритель не видят и кто находится перед ней за «стеклом», отделяющим тонзал от студии). Нет… Я больше не буду… Не буду… То и значит… (Пожимает плечами). Не знаю… Скорее всего: ничего… (Морщится, слабый жест). Не надо орать… Можешь делать это дома, на Ларису… Нет, я в своем уме… Почему? Потому что мне… противно… Не знаю… нет, я петь больше не буду… Отлично!.. Голос тут ни причем… Да, я проглотила их целую дюжину, теперь у меня наверняка будет холецистит… холецистит… Я не хочу в этом разбираться… Может быть… А это запрещенный прием… Прекрасно понимаю: да, пять лет, ну и что?.. Я… Я подвела вас… Я подвела вас, я это понимаю… Нет, петь я не буду… Не могла, тогда я этого не знала… Виталик, давай не будем?.. Самое умное что… Стасик, самое умное что мы можем сейчас… это разойтись по домам; я еще не завтракала. Кроме того, я хочу спать… Да — чудовище, наконец, ты это понял. (Долго слушает. Выдержка изменяет ей). Ну хватит? хватит! Не надо на меня орать. У меня тоже есть нервы. Все!… Да, о себе, только о себе! И хватит об этом!.. А ты вообще сиди, сопи в две дырочки!.. Я говорила?!! Да?!. Да?!. А то, что… А то, что мы… (Жмурится от сильного крика, потом срывает наушники). Ну вот что! Все! Все! Хватит! Идите в задницу!.. с вашими… К черту! Не хочу и все. Ты правильно говоришь: я уже вылетела из ансамбля. И слава Богу! Так что давайте без истерик. Я виновата? — да! Я дура, истеричка, бездарность — да! Я перед вами всеми виновата — да. Но уж тут, простите, комиссионных заплатить не могу — голоса нет. Когда-то мы действительно были… Когда-то мы были — коллектив, но всему свой… свое время. Сейчас мы… (Ее прерывают, морщится). Сейчас мы — кусок дерьма… (Повышает голос). И вся прелесть в том, что когда мы действительно что-то могли, мы не имели возможности записать эту… эту паршивую пластинку, а сейчас? Посмотрите на себя, на меня, посмотрите со стороны! Когда я была… была от горшка два вершка и меня приняли в училище… не в кулинарное или театральное, а в музыкальное училище, я думала: я там же на пороге умру от счастья… (Рычит). …Дайте мае сказать! Сначала думала: буду детишек учить петь и казалось — вот вершина! А потом… потом стала петь сама; Ленинград, ансамбль! Вверх, круто вверх! И все думала: только б не шлепнуться, только б не разбиться! Внизу букашки: продавщицы, официантки — подружки мои школьные, — задрали пыльные головки, смотрят на меня… снизу. Снизу, моя судьба, снизу! Я думала что спою… Что от всех них, выпою себя! И ведь было такое: как мы понимали друг друга, Стас, ведь было! Наши прекрасные отчаянные ночи, кода мы до утра… до утра работали, одурев, и ничего не было: ни поездок, ни радио, ни ТВ. Концерты Бог знает где! Как мы радовались каждой найденной ноте! Где это все? Куда делось? Каждый сам по себе! О чем мы говорим: о контрактах, о том, куда метнуться, воткнуться, где подсуетиться. Халтуры налево, бабки! Мы мотаем репетиции, поем… черт знает что… в лучшем случае то, что нашли десять лет назад. (Перекрывая ропот). Все! Все! Хватит! Вам нужна пластинка — пишите. Мне она не нужна. Все! (В ярости, тихо). Что ты сказал?! Повтори! (Рывком натягивает наушники, слушает, побледнев, усмехается, говорит спокойно). Ну что ж, тем лучше. Теперь все ясно. Не о чем говорить, все ребята, спасибо за сейшен; все свободны. (Усмешка). Это тебе не идет, Виталик, — как грязная баба!.. А вот это по-мужски. Приди и дай. Чего вы вообще ждете? Идите — бейте! Избейте меня. Все лучше, чем визжать, как старые… шавки… Тебе, Стасик, этого давно хотелось, еще в Свердловске, помнишь? После того концерта? Вот теперь есть возможность. А ты, скрипочка? Я была против тебя, во-первых мне не понравилась твоя, прости, физиономия… а во-вторых, только скрипочки нам и не хватало… Ударь меня, начни с этого свою творческую биографию в нашем сраненьком коллективе. (Отвечая). Прекрасно; в вашем сраненьком коллективе. Так тебе больше нравится, Виталик?.. А вот это правильно! Чао! (Сняв наушники и взяв кофточку, направляется к выходу. Вдруг обнаруживает, что дверь заперта, поворачивается). Откройте дверь. Дверь откройте.
Пауза.
Я не слышу, открывайте дверь.
Пауза.
Я не стану разговаривать, все, хватит, наговорилась. Открывайте!
Пауза.
Ну? (Пожав плечами). Хорошо. (Надевая наушники). Что еще? (Долго слушает, скрестив на груди руки). Нет, это исключено. Нет, Стас, это не капризы и не бабское упрямство… Нет, мне не нужно никакое время. Времени достаточно было: пять дет ждали эту запись. Повторяю, именно поэтому. (Слушает). Я не устала. Я просто не буду петь. (Отвечает). Это долго объяснять… И неинтересно. (Слушает). Найдите певицу. Запись стоит в плане, если посуетитесь, запишитесь… Какая разница, ты сам только что сказал, что я полный нуль, бездарность и старая… мягко говоря, дева. Найдите что-нибудь. Вам же лучше… Без норова… Ну все, я устала, я не спала сегодня, откройте дверь и расстанемся… по-хорошему. (Усмехается). Что значит «не выйдет»? Что вы со мной сделаете? (Слушает и вдруг меняется в лице; сильный испуг). Вы что?.. Я же человек… Вы может быть закопаете меня… живьем?.. Совсем рехнулись?! Да?!. (Голос её дрожит). Что я вам сделала, свиньи? (Отчаянная ярость). Открывайте! Хватит! Хватит! Что я, собака?! (Хватая воздух). Куда?!… (Колотит по воображаемому стеклу). Я стекло разобью, идиоты! (Опускает руки). Ушли… Сволочи… Сволочи… (Замечает кого-то в студии, бьет по стеклу). Эй, эй! Открой меня! Открой тонзал! … Ты ведь работаешь здесь; я все переломаю… Что ты мотаешь головой; меня заперли — открывай! Отвернулся… Он что, не слышит?.. (Колотит по стеклу). Включи связь. (Показывает). Связь… Не понимает… Ты что, не отсюда? Связь включи… Опять мотает головой, слабоумный какой-то… (Со стоном). А-ааа-а… Они же сговорились! Ну конечно… а я дура!.. (Опускается в кресло, сидит, начинает смеяться, поднимается, идет к стеклу). Вот тебе! (Неприличный жест). Иди, передай им, с довеском. Вот им, пластинка! Пускай записываются на магнитофон… и слушают себя в сортире! Ничего вам не будет: славы, ажиотажа, заграницы — шишь! Я пела под баян, вы под баян сдохнете! (Бьет ладонью по стеклу). А кончите вы… дешевым рестораном, шашлычной… (С грузинским акцентом). Слушай, дорогой! Зачем кота за хвост? Десятка дам; давай так — бистро, бистро! Танец с саблями знаешь? Двадцать пять дам, жюравли знаешь? Полчаса до рейса? Ни знаешь? Ненавижю! (Выпрямившись, наблюдает за юношей в студии). Ну? Что дальше?
Долгая пауза. Махнув рукой, сломавшись, как шарнирная кукла, сгорбившись, бредет к креслу, валится в него боком. Сидит молча, оглохшая, слепая.
(Еле ворочая языком). Конец.
Пауза.
Теперь все равно… Можете замуровать меня здесь…
Пауза.
Не имеет значения… (Имитирует проколотую шину). Пф-фф… Нет Ани Кондуровой… Не состоялась. (Нащупав сигареты, спички, вставляет сигарету в рот, не зажигает). Вот сегодня мне наплевать… усну я или нет. Пропади все пропадом… А вчера…
Пауза.
…глотала таблетку за таблеткой…
Пауза.
думала: или сдохну или усну. (Зажигает сигарету, затягивается, выпускает дым). Не сдохла и не уснула, сегодня чувствую себя… как атомоход… на глубине тысяча метров…
Пауза.
Могу петь, могу и не петь. Могу жить… (Затяжка). Могу и не жить, даже лучше будет…
Пауза.
Заснуть бы и спать три дня… или неделю…
Пауза.
А глаза закрывать страшно — летишь в пропасть (Затяжка). Наяву. (Затяжка). Все, девушка — спела!
Длительная пауза.
Так даже лучше. Все ясно. Лошадь Вронского сломала себе хребет… (За стекло). Ты, болван в фирмé! Теперь можешь не здороваться со мной… если увидишь где-нибудь… в Ленконцерте… Разве что там, на ТВ уже не увидишь. А в контору приду… Получку получать… Приходи на меня посмотреть. Покажу… (Затяжка). Что осталось….
Пауза.
А почему? (Пожимает плечами).
Длительная пауза.
В конце концов могу и ни петь. Вернусь в детский комбинат; детсад-ясли. Утренняя зарядка — тапер, отбацаю, — перекур, харч служебный; блинчики, манная каша. Потом разучим песенку. Почему бы не разучить, если хорошая. Хуже, когда заставляют петь… всякую муру. И детей и взрослых.
Пауза.
У меня там и кабинетик свой: два на метр, — место перекура для всего бесплощадного персонала. Облепят мой стол под— ружки-воспитательницы; на подоконнике, на полу… и взах— леб… об артистах. Кто с кем и когда. А я… Вот певица тоже… мне не курить что ли с ними? Или рассказывать в каких я отношениях… «Девочки, сама ушла. Потянуло в родной комбинат. Не поверите…!» Не поверите…
Пауза.
Ты знаешь, малыш… ты сидишь за пультом с таким видом… словно тебе решать мою судьбу. Дано решать… (Слегка вытягивает голову). Уехал в кресло… одна голова торчит. Голова отечественная, все остальное — фирмá. Фирменный апостло Петр… с ключами от рая. (Жест). Ну извини, не получилось, не прошла… Наверное, это развращает — наблюдать чужой страх… дрожь до поноса… Это вот судейские и всякие исполкомы… от кого зависит… получишь ты лишние метры или нет. (Усмехается). Я тебя профессионально обидела: твой хозяин разрешил тебе… открыть калитку, а я на пороге… от страха… нагадила.
Пауза.
Ничего, уберешь, другая споет, переступит.
Пауза.
Кроме двенадцати метров с соседями меня в этом городе ничто не держит. Я могу уехать домой. Есть тихий город на Волге… Там пыльные улицы и девчонкой я шлепала по ним босиком. А пыль плотная как пудра и ноги уходили по щиколотку… Теплая… Я могу петь в местной филармонии и тамошний апостол Петр будет целовать мне ноги.
Пауза.
Улица у нас старая, дома деревянные, когда проходишь — из всех окон рожи; прилипают к стеклу — не отдерешь… Нелепые такие аквариумы. «Певица» — будут говорить — «Певица»!
Пауза.
Сестренка у меня, светлая такая девчонка… пепельная головка, тоненькая как веточка… Мать пишет: продавщицей устроилась… в бакалейный отдел… В бакалейный это хорошо, там меньше воруют.
Пауза.
Но идее, я тоже должна была стать продавщицей или стюардессой на линии Саратов-Казань. Как мы девчонками завидовали этим стюардессам… Несбыточная мечта…
ПАУЗА.
Была такая Верочка с нашей улицы. Она стала стюардессой и приходила в форме, а мы девчонки улицы от зависти просто умирали. А потом я помню эта Верочка сидела вечером на ступеньках деревянной лестницы в нашем дворе и плакала. А я не могла понять, малолетняя дурочка, как может она плакать, она, стюардесса?
Пауза.
Мама болеет. Катюша тайком пишет что у нее гниют ноги, по ночам она мечется и стонет, и в доме стоит… запах. Два года назад Катюшка приезжала ко мне… на летние каникулы… какие на ней были… чудовищами туфли…
Длительная пауза.
(Внутренне передернувшись, встает, подходит к стеклу, уперев пальцы, жестко). Я знаю почему я не смогла… почему мне было противно. Потому что вранье. Все вранье. С первой до последней ноты. (Жест). И тут и там! (Идет вдоль стекла, тянет пальцы. Напряженно). Слушай, апостол! У меня есть сын. Мальчик, десяти лет — я старая, мне тридцать четыре — он живет в интернате, на воскресенье я забираю его, когда нет командировок. Я забираю его, он сидит на стуле в моей комнате, потом встает и спрашивает: «Мама, можно я возьму конфету». (Быстро). Нет, нет, апостол, интернат хороший, английский, им дают фрукты, даже зимой, но вот я забираю его домой, он садится на стул и смотрит по сторонам, а я включаю телевизор, радио, вытаскиваю ящик с игрушками… А он встает и спрашивает: «Мама, можно я возьму машину. Я осторожно.» Я сержусь, говорю ему что он дома, что он может все что хочет…, а потом, апостол, я реву… Да, когда потом… когда уже потом… — возвращаюсь из… интерната… в понедельник… (Колотит по стеклу). Мне нужна была эта пластинка, апостол, потому что мне… не расхлебать униженье! (Торопливо). В понедельник после репетиции на улице меня ждет черная «Волга», шофер распахивает передо мной дверцу и мы едем… едем через две улицы где еще полчаса сидим болтая… Причем, болтаю я… О репетиции, о своих подругах, о черте в ступе, мы смеемся… Мы смеемся потому что я вытаскиваю из-за спинки сиденья длинный светлый волос и спрашиваю Васю?! о блондинке. И он как бы слегка смущается и мы делаем вид что у нас есть маленькая тайна которая касается не меня, а Васи, не моей, а его личной жизни. А потом, я пересаживаюсь на заднее сиденье, и к машине… задними дворами выходит… мой любовник и садится рядом, и я не царапаю его лицо ногтями за то что он выходит задними дворами. Нет, я хохочу как ненормальная и болтаю ногами, и шофер смеется, и мой любовник смеется и мы едем в ресторан на окраине города и отпускаем машину. Но в этом ресторане на лысой горе все равно оказываются его университетские товарищи и он смущен, но не очень, они хлопают друг друга по плечу, подмигивают, желают хорошо провести вечер, приглашают в поход на байдарках, на машинах, на вертолетах, на подводных лодках. А я радуюсь всему как двенадцатилетняя девочка, но, конечно, не показываю этого. Я церемонно, но в то же время легко отвечаю на приглашения, подав руку для поцелуя, так, будто всю жизнь мне целовали руки и это уже скучная обязанность. А университетские товарищи замирают на секунду, словно у них перехватило дыхание от счастья, а потом — слава Богу, отходят, отпуская на мой счет гадости. это пропечатывается на их спинах как реле. «Замечательные, да» — но мой повелитель делает пренебрежительный жест, дескать, это еще не высший свет, так, периферия. «Никуда от них не денешься. Везде найдут, черти!» А потом появляется блондинка. Стоп! Приехали… Она останавливается посреди зала и смотрит на мена. Гибкая, молодая стерва. Такая молодая, что еще лет десять могла бы напоминать мне об этом. И совсем черная от загара, вечером кабаки, днем — пляж. (Словно загипнотизированная разглядывает невидимую блондинку). Интересно… его не раздражают белые полосы? или у нее их нет? (Чуть поворачивая голову, не отрывая взгляда. Двойная игра). Скажи пожалуйста, тебя не раздражают белые полосы от купальника? — «Не понимаю? О чем?» — да нет, ты не… не на мне, вон посмотри, эта негритяночка… «Да, и что? Какие полосы?» От купальника, в постели… «Не знаю, у меня не было таких чумазых.» (Тянет значительно). Ааа… А я не загорала потому что думала тебя будет раздражать… «Напрасно, это даже возбуждает. (Скалится в улыбке). Наверное…» (Наблюдая за блондинкой как кошка за мышью). Она неплохо танцует… (Неопределенно). «Даа… Ты хочешь потанцевать?» (Лениво). Да, пожалуй… (Бодро). «Отлично. А я посмотрю чего нам повторить.» Повтори, конечно… (Делает шаг. Конец двойной игры). Она танцует уже полчаса, не прерываясь, это вызов. Я встаю напротив… и начинаю танцевать.
Танцует.
Мы танцуем не глядя друг на друга. Со стороны может показаться что мы обе во власти наркотического транса.
Танцует. Включается музыка.
Спасибо, апостол! Господи! тот же рок. Мы танцуем выматывая из себя силы и душу, и делаем это из спортивного уважения друг к другу.
Танцует.
Остальные все уже не танцуют… они смотрят на нас. Они смотрят на нас… беспечный аттракцион, марафон, дурь… Апостол!
Танцует.
Апостол! Кому нужны мои слезы? Этот комок дряни? Кому одиночество?.. проклятая постель?.. Спазмы? Смотри что им нужно: вот! Вот! Вот! Смотри.
Танцует.
Хорошо разрез до бедра! Лучше до горла! Хорошо на платье! Лучше — на теле!
Танцует.
«Десять лет замираний и крика! Все мои бессонные ночи!»
Танцует.
Она улыбается, она повернулась ко мне, глаза закрыты:
Танцует.
У нее нет детей! У нее… резиновые соски и железные ноги…
Танцует.
Если я упаду, если умру здесь, он перешагнет…
Танцует.
Остановись! Остановись! У тебя… ребенок…
Танцует.
Господи! Это же машина! Остановись!
Танцует.
Он подходит, берет меня за руку… я вырываю…
Танцует.
Я не вижу, но знаю, он пожал плечами. Улыбается… не хочет скандала.
Танцует.
А я хочу… я хочу скандала…
Танцует.
Музыка кончилась… Остановили…
Танцует.
Теперь мы танцуем в тишине…
Тишина. Танцует.
Апостол… сейчас я умру… (Останавливается. Качаясь, хватает ртом воздух, бредет по студии. Дойдя до кресла упирается в спинку животом).
Длительная пауза.
Я села в углу… свой стул… мне было мало ноздрей… ртом как собака… только что я уже… не высо… из пасти… А он… сидел рядом… и смотрел… И смотрел… брезгливая жалость… Охотник… свою собаку… когда… когда… ни берегу… после того… как… как… выволокла… утку… Утку на берег.
Пауза.
Потом… Потом он толкнул мне стакан: «Выпей».
Глубокий вздох. Длительная пауза.
Это мое тело… это оно… вытягивает из меня всю душу. Как жилы на чей-то барабан. Они… (Жест к стеклу). …правы. Я не могу сопротивляться телу, я рыночная тварь. Я мордую себя… потом одеваюсь… Тщательно, полчаса крашусь и покорно тащусь,.. нет! бегу, лечу, подпрыгивая как шестнадцатилетняя девчонка, на Садовую… на чью-то чужую квартиру, оставленную на год или на два для наших любовных утех. Роскошное такое гнездышко с балконом, на который нельзя выходить, потому что могут увидеть чьи-нибудь знакомые; кроватью два на два, над которой висят ножи и ружья. И собакой — западно-сибирская лайка — которую я должна ежедневно кормить и выводить, хоть тресни. Таковы условия для моей любви. Ах, университетские товарищи, — масонская ложа снобов; уж что что, а вы точно знаете где под каким ковриком нужно оставить ключ от своей квартиры, потому что там куда вы едете или приехали уже, кто-то позаботится и о вас!
Пауза.
(О себе). Эта дура купила тапочки, мужские, сорок четвертый размер, поставила рядышком в коридоре у своей двери… Соседи уважительно переступали через них целый месяц… ждали… (Выдох, усмешка). Но господин этой идиотки, ее Обладатель… предпочел шарм тайных свиданий с голодной собакой, домашним тапочкам в комуналке.
Пауза.
А в тапочки влез другой. Назовем его Проситель. Или лучше: Соискатель. Соискатель с тортом-безе снял туфля и жался в носках; седой, с животиком… Это было неприлично: в носках посреди комунального коридора старшему администратору крупнейшего концертного зала. Вот он и влез… в эти новые тапочки. И тогда я заорала: «Нет! Нет… Это тапочки соседей». И он как ошпаренный, вылетел из них и вбежал в мою комнату… в носках.
А самое интересное, апостол, не это, нет… самое интересное что эта дура… не отдавая себе даже отчета… уважает Обладателя за его… мерзкий шарм, за брезгливость, снобизм… примерно как… пустующая рюмка может уважать пьющего.
Пауза.
А после блондинки я надралась. Надралась в нашем любовном гнездышке на Садовой и мне было плохо.
Пауза.
Он принес таз… был внимателен, сукин сын! Он все понимал; снисходительный, великодушный, мудрый. О, если бы я могла влепить ему из двустволки, что висела над кроватью! Как сайгака! Трах! Трах! Чтобы он распечатался на японском календаре. Трах!
Я доползла до ванной, заперла дверь… (Усмехнувшись). Хоть какой-то покой на какое-то время! И увидела себя в зеркале.
Это блуд. Это не любовь, это допинг. Это как сайгак от пули — скачками.
Все фальшь — ласки в чужой квартире, его друзья, его программы для молодежи… его жена, дети, визитные карточки… блуд! Все — лажа!
С каким цинизмом он говорит о своих редакционных командировках куда-нибудь на… молодежные стройки! Мой сын вырастет, что же? его возьмут в свои руки такие как этот? Они будут поощрять его, петь с ним у костра, чтобы дотом отвернувшись,.. переодевшись в чистое, плюнуть в душу? Порвать… Порвать надо, не встречаться… не отвечать на звонки… Телефон — пытка…
Пауза.
Не высовываться в окно… На сигналы его машины… порвать…
Пауза.
Все равно что обрубить канаты… лифта на пятнадцатом этаже. Тело мое будет меня выворачивать, тянуть, бить об стену.
Пауза.
Порвать… запереться в своей комнате… с прокуренными обоями и ждать… ждать когда пройдет боль… когда пройдет острая, станет тупая… Ждать. (Растирает грудь). Я не люблю. Так не любят. Я тянусь за ним как собака, как рыба на леске… Как рыба заглотившая крючок… Где он? (Трогает горло). Здесь? (Грудь). Здесь? (Глубоко вздыхает). Есть выход… Всегда есть выход…
Пауза.
Я могу выйти замуж.
Пауза.
Вот реальность.
Пауза.
(Оторвавшись от кресла). Вот… там за моей спиной… Соискатель и тапочках… Он всегда там… за моей спиной… Он боится подойти, дотронуться. — Тот давно бы опрокинул; удивительная способность брать везде, как сигарету — а этот…
Пауза.
Возможно у него отеческие чувства? Комплекс Лота?
Пауза.
Он чуть подался вперед, чтобы, обернувшись, я всегда видела его готовность… И в руках всегда цветы, конфеты, коробочка с перстнем…
Пауза.
Цып, цып, цып… Я только воображаю, что стоит мне поманить… На самом деле манит он. Терпеливо, нудно, дрожа от загнанного в каблуки вожделения…
Пауза.
Впрочем, он, вероятно, хороший человек, он мечтает о семье, ребенке… моем ребенке… И вот странно; я тоже мечтав о семье, но как душно! Как… Словно руками ловила мух.
Пауза.
У него есть союзники. Мои подруги. Мои соседи, мой сын… Мои проклятые мысли от которых мне никуда не деться.
Пауза.
Они гонят меня палками к западне, а когда я грохнусь… в эту комфортабельную яму… они склонятся надо мной… все… «счастливая!»…
Пауза.
Можно быть счастливой, когда у тебя переломаны кости?
Пауза.
И когда я не в силах сопротивляться… Я… я делаю так… Я представляю как он… парит ноги в тазу. Или как… Вцепившись в штору, подглядывает за соседкой в окне напротив. Это чушь, но мне становится легче. Нет, говорю я, нет… Нет!
Пауза.
А когда я устаю от унижения, когда я…
Пауза.
Тогда я представляв другие картины. Я например вижу как он… играет с моим сыном в шахматы, разбирает марки… черта в ступе! Еще как он ждет с машиной, и не служебной, — своей, в аэропорту, каждый раз после гастролей… и цветы, и взволнован до чертиков.
Пауза.
И не нужно самой волочить свои чемоданы…
Пауза.
И тогда я говорю: да, да…
Длительная пауза.
Когда я порву… Эту свою садовую интрижку… (Жест к креслу). мои соседи набросятся на меня. И тут неважно: ты ушла или от тебя, важно что одна, даже если не жил с тобой здесь, даже если не приходил… Соседи сразу почувствуют что ты одна. Они чувствуют это как собаки падаль, и гипсовая маска уже не поможет. Они станут бить меня по морде, за каждую мокрую тряпку повешенную не там. Они будут собирать мои чулки с веревок в ванной и шлепать на ручку моей двери… я знаю, так уже было…
Пауза.
А мои замечательные подруги… Сколько участия обнаружится в них, сколько хамства… Ах, как они будут сочувствовать, сверх всякой меры, днем и ночью. Ничего они не простят, ничего. Ни служебной машины, не этих университетских друзей… ни охоты с вертолета… (Целится из воображаемого ружья к зал). Сайгак… Бежит скачками… в траве… трава воронками от винта… Трах… Трах… с третьего раза я его уложила… (Усмешка). Ни тряпок из Авиньона… даже просмотров в Доме Кино.
Пауза.
Я отрежу телефон, обмотаю шнур вокруг шеи. «Я сама его оставила, сама». Как это глупо! Как они будут верить! Сверх всякой меры.
Длительная пауза.
Наверное я струсила.
Пауза.
Я струсила потому что не дай Бог…
Пауза.
…не спать, запороть запись… сломать ногу у входа в студию, простудить горло, не выспаться… потерять голос… потерять голос… (Автоирония). Ведь это мой последний шанс… подняться… подпрыгнуть… ухватиться за веревочку… шелковую лесенку, сброшенную с вертолета… Того… самого…
Какой бред…
Я выдираю себе кишки, чтобы меня не дай Бог не бросили друзья… любовник… и тот, другой, тоже… и все остальные… чтобы не добили соседи… чтобы меня узнавали: это я, я! Помогали выйти из машины… чтобы могла просидеть на вечеринке весь срок крысой и никто бы не сказал: «зануда»! Чтобы заиметь право быть самой собой…
Это какой-то бред, это бред какой-то! Я не знаю названия птиц, деревьев… Не могу отличить кенара от соловья. Когда слышу запах сена чувствую себя эмигрантом и… для того чтобы стать самой собой мне нужно записать… гибкую пластинку!
Медленный, низкий звук (саксофон? синтезатор? альт?) словно стелется низкий туман.
Долгая пауза.
Там… (Жест). когда мне было… одиннадцать… заболела мама.
Пауза.
Ее положили в больницу и на это время меня устроили в интернат. Мне было не с кем оставаться: отец оставил нас раньше. Интернат помню плохо… большая палата, койки, койки… человек восемнадцать… двадцать… девочки… Помню только что они возились и визжали… тискали друг друга до глубокой ночи… таскали за волосы… шерстяное одеяло… не в пододеяльнике а с простынью… и что я плакала накрывшись этим одеялом…
Это был простой интернат… где-то на окраине, потому что мы в сумерках почему-то шли по степи и боялись волков… Волков и мальчишек… Мальчишки гнались за нами, а как мы там оказались — не помню.
Я не об этом…
Маме должны были сделать операцию… удалить опухоль… Я уже знала что операция серьезная и что она боится… Я знала и день операции и поэтому ушла в этот день из интерната… ближе к вечеру… Помню что я ехала на трамвае… пришла в больницу, а дежурная сестра сказала что маме еще не сделали операцию, что сделают завтра утром. «Иди домой, девочка — сказала она, — завтра приходи». Я вышла в больничный сад, села в глубине на скамейку… и стала ждать.
Пауза.
Вот вечер наступил, темнота, никого нет, но еще светились окна больницы, — я видела как ходили за занавесками тени, а нижние окна были поему-то замазаны белой краской…
Пауза.
Я все смотрела на эти окна; за одним из них была моя мама…
Пауза.
Мне было очень страшно, я и сейчас помню как дрожала тогда, было совсем пусто и тихо… и очень темно… Не знаю сколько прошло времени, окна стали гаснуть и вдруг кто-то позвал меня… И еще раз. Это была моя воспитательница, она ходила по саду и звала меня… Я съехала со скамейки в кусты… она прошла рядом, но не заметила меня — было очень темно.
Пауза.
Потом была ночь. Взошли звёзды их было очень много. Я никогда не видела потом так много звезд… И еще светились яблоки, близко, над моим лицом… В саду росли яблоки… Я сидела на скамейке, поджав ноги и молила звезды… мне казалось что они могут помочь маме.
Пауза.
А потом что-то огромное черное, мокрое… ткнулось в мои колени — у меня дыхание отнялось от ужаса… А это была собака. Огромная собака. Они обнюхала меня, лизнула колени… и забралась на скамейку легла рядом.
Уже несколько инструментов неспешно и тихо разговаривая ведут мелодию.
Я погладила ее, она уткнулась в меня мордой, и тогда я… я перестала бояться… Окна все погасли, больница стояла белая, смутная, а я уже знала… что все будет хорошо… что все будет хорошо… (Поднимает голову идет к микрофону. Поет). «О как хочу я иногда
— всегда! Всегда! —
чтоб на плечо легла рука
— твоя рука —
и чтобы тихо прозвучало:
«Ну что ты девочка устала?»
И так себя мне жалко стало
…что я б заплакала тогда
Прости —
Прости меня, мой друг бездушный!
Люблю тебя запретною любовью
Там в апогее своего удушья
Твоей страдаю… головною болью.
Я твой покой ничем не потревожу
Но горького отведав равнодушья
Я столько судеб зря перекорежу
Что видит Бог,
Что видит Бог,
Не знала б тебя лучше.
(Страстно). Чтобы спеть… Чтобы спеть без фальши… две ноты без фальши… Мне нужно оставить… (Жест к креслу). разорвать… разорвать лесу, вырвать с мясом… с губой уйти на глубину.
(Поет). «Так много камней брошено в меня
Что ни один из них уже не страшен…»
В муть… от своей крови — пусть!
(Поет). «И стройной башней стала западня
Высокою среди высоких башен…»
Чтобы спеть без фальши мне нужно умереть и родиться снова. И в этой новой своей жизни быть рядом с сыном. Видеть как он растет. Поминутно! Чтобы сквозь меня… сквозь меня он рос… сквозь мои ребра!
(Поет). «Я говорю сейчас словами теми
Что только раз рождаются в душе.»
Что только раз рождаются в душе… Рождаются… Рождаются… Катюшка! Сестренка моя, крестик мой!.. Только эти туфли и могла разглядеть я на тебе, только их! А я так хотела чтобы ты гордилась мной. Чтобы ты могла поставить мою пластинку своим подругам… продавщицам, стюардессам, мою пластинку:
(Поет). «Приходи… приходи… приходи!
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть.
Эти губы сказали: «довольно».
Довольно! Довольно!
(Поет). «Все отнять и сила и любовь
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую как кровь
Во мне уже совсем похолодела.
И только совесть с каждым днем страшней
Беснуется: великой хочет дани.
Закрыв лицо я отвечала ей…
Но больше нет ни слез,
Ни оправданий!»
Для чего я пою? Для кого? Для Катюшки? Для Верочки-стюардессы? Для воспитательниц из комбината?
Да!
Для Катюши, для Верочки, для подружек из комбината, для моего сына, для моей мамы… для продавщиц, стюардесс, нормировщиц! Для матросиков… для… для всех остальных… для кого это свет в окошке.
Я могу им соврать, они простят: они станут даже подпевать мне, они привыкли к фальши они думают — без этого нельзя! Легкий жанр! Здесь так и нужно!
Вранье!
Они ничего не прощают! И каждому они дают настоящую цену… каждому где-то там, в сердце народа… где-то в самом и самом сердце.
«Я голос ваш, жар вашего дыханья.
Я — отраженье вашего лица.
Напрасных крыл напрасны трепетанья
Ведь все равно я с вами до конца.»
Я с вами до конца. С вами. Ведь я единственная, может быть кто знает о чем плакала стюардесса Верочка. Ведь я единственная может быть, кто может об этом спеть.
(Поет). «Я говорю сейчас словами теми
Что только раз рождаются в душе.
Я голос ваш, жар вашего дыханья
Я отраженье вашего лица.
Напрасных крыл напрасны трепетанья
Ведь все равно я с вами до конца.»
До конца с вами.
Затемнение. Еще звучит музыка. В глубине сцены зажигается табло: «ЗАПИСЬ»
Конец.
129075, Москва, а/я № 2, тел. (095) 216 5995
Агентство напоминает: постановка пьесы возможна
только с письменного согласия автора
"Человек подушка"..А вот встречали всех и сопровождали